Пути и достижения советской психологии

 

ПУТИ  И  ДОСТИЖЕНИЯ  СОВЕТСКОЙ  ПСИХОЛОГИИ

(О   сознании   и   деятельности   человека)

Исторический    ход развития    философско-психологической    мысли поставил перед советской психологией задачи исключительного значе­ния. Советская психология начинала свой путь, когда психологическая щука за рубежом вступилав полосу кризиса. Этот кризис, как и кри­зис физики, о котором писал Ленин в «Материализме   и   эмпириокри­тицизме», как и кризис других наук — от литературоведения до матема­тики включительно — был кризисом методологическим.    Задача, встав­шая перед советской психологией, заключалась в том, чтобы, не огра­ничиваясь мелочными поправками и коррективами, перестроить   самые основы традиционной психологии и, сохраняя преемственность   истори­ческого развития науки, вместе с тем преодолеть порочные идеалисти­ческие и механистические теории, которые столетиями довлели над пси­хологией. Естественно, что эта задача не могла быть разрешена сразу. Для ее разрешения потребовалась    многолетняя    напряженная    работа теоретической мысли, сочетавшаяся с экспериментальным исследованиеми порой острой методологической борьбой. В конце концов советская психология, опираясь на марксистско-ленинскую методологию, проложи­ла себе свой путь и добилась, особенно за последние годы, определен­ных достижений.

Если, отвлекаясь от всего частного и специального, выделить основное и решающее, то можно утверждать, что советская психология за последние годы сделала и делает два важнейших дела. Выражая принципиальные достижения советской психологии в исторических фор­мулах, связывающих то, что делают сейчас советские психологи, с предшествующей историей отечественной научной мысли, можно ска­зать:

1. Советская психология приняла на себя разрешение основной за­дачи, которую поставил перед нашей наукой И. М. Сеченов, выступив против «обособителей» психического, и проложила    свой путь для ее разрешения. Основной порок старой традиционной идеалистической пси­хологии Сеченов видел в том, что она выключает психику   из   связи с реальной материальной действительностью и превращает ее в обособ­ленную сферу вместо того, чтобы трактовать    ее    как    «психический элемент» единого процесса, начинающегося с воздействия действитель­ности на человека и кончающегося поступком. Реализуя в плане пси­хологической теории и психологического исследования    принцип психофизического  единства  в  его диалектико-материалистическом    по­нимании, советская психология преодолевает идеалистическое «обособ­ление» психического и включает психику, сознание человека в контекст его жизни и деятельности.  Таково первоеосновное дело, ко­тороесовершаетсейчассоветскаяпсихология.

2. Преодолевая «обособление» психического, вводя психику,   созна­ние в контекст жизни и деятельности человека, советская психология тем самым открывает себе путь к разрешению ряда важнейших вопро­сов практической жизни. В дни Великой отечественной войны против фашистских варваров эти новые установки дали возможность советским психологам — заодно с представителями других отраслей советской науки — включиться в работу по оборонной тематике на помощь фрон­ту. Своим решением сеченовской задачи советская психология создает теоретические предпосылки для осуществления (в отношении психоло­гии) того «одействотворения» науки, которого так настойчиво требовал А. И. Герцен, борясь против «буддистов» от науки, господствовавших в немецкой науке его времени. Установление о р г а н и ческой связи с практикой —такововторое важнейшее, дело советскойпсихологии.

*

Сеченовскую задачу советская психология разрешает: а)  вскрывая единство п с и х и к и и деятельности (п о в е д е н и я) в процессе развития, б) намечая пути — в. области психофизиологии движения и ощущения — для построения подлинного единого психофизиче­ского исследования, которое соотносило бы психологические и физиологические данные в едином контексте, в) разрабатывая новоеучениео сознании и непосредственно связанное с ним новоеучение о психологическомсодержании и строениидеятельности.

Обособление психического имеет давнюю историю. Оно вырази­лось в традиционном! раздвоении души и тела. Это раздвоение мы на­ходим в идеализме 'Платона с его учением о бессмертной душе, в хри­стианском мировоззрении с его враждебностью к тленной плоти. Свое законченное философское оформление оно получило в концепции со­знания, оформленной Декартом. Один из великих создателей современ­ного естествознания, материалист в пониманииприроды, Декарт стре­мится распространить материалистические принципы и на научное объ­яснение поведения организмов, для чего он впервые вводит понятие рефлекса. Однако вместе с тем, дуалист в идеалист в трактовке «ду­ха», он оформляет то интроспективное понятие о сознании, которое в течение столетий господствовало в идеалистической психологии и кос­венно обусловливало многие, даже и внешне враждебные ей концеп­ции. Суть этого идеалистического учения заключается в том, что сознание сводится в основном к интроспекции, к самоотражению соб­ственного содержания и превращается в замкнутый внутренний мир, в который проникают лишь путем самонаблюдения. Выделив и под­черкнув, с одной стороны, в сознании момент знания, познания, осозна­ния, рефлексии на жизнь, который у него впервые отчетливо выделяется из самой жизни и переживания, Декарт вместе с тем, ограничивая духов­ное сферой интроспекции, самонаблюдения, закладывает основы того идеалистического понятия сознания, которое стало средоточием кризиса психологии в XXстолетии. Рефлексия или особое, отличное от внеш­него «внутреннее чувство» Локка, в свою очередь определившего концепцию так называемой эмпирической психологии и психологии экспериментальной, зародившейся в середине XIXстолетия, было лишь эмпирическим вариантом той же декартовской интроспекции.

Замкнув, таким образом, сознание в самом себе, тем самым выклю­чили сознание из реального контекста жизни и деятельности человека. Сознание отрывалось от объективного бытия, осознанием которого оно в действительности является, и от поведения, от практической деятель­ности, в ходе которой складываются реальные, материальные отноше­ния человека с объективным внешним миром. Тем самым, с другой сто­роны, поведение человека, оторванное от сознания, стало представляться лишь совокупностью реакций. Вся «поведенческая» психология раз­личных видов  и толков (как российская «рефлексология», так и аме­риканский «бихевиоризм»), в кризисе психологии противопоставившая себя идеалистической психологии сознания, была на самом деле лишь оборотной стороной все той же интроспективной идеалистической пси­хологии сознания: бездейственная сознательность, с одной стороны, и бессознательная действенность слепых реакций — с другой, были лишь двумя проявлениями одного и того же разрыва, одного и того же «обособления» сознания.

Философское мировоззрение, нашедшее себе заостренное выражение у Декарта, и идущая от него традиция провели по миру целый ряд се­чений. Они создали разрыв между субстанцией мыслящей, но не протя­женной, и протяженной, но не мыслящей, расколов, таким образом, весь мир на двое: между материей и движением, возникающим будто бы всегда лишь в результате внешнего толчка, между первичными — объективными — и вторичными — субъективными — качествами, между чувственностью и мыслью. Преодоление этого—картезианского—ду­ализма в целом, в общефилософском плане требует поэтому иного раз­решения целого ряда основных философских проблем. Но применитель­но к психологии основное значение приобретает то противопоставление психики и деятельности, внутреннего и внешнего бытия человека, кото­рое сложилось на дуалистической основе общего философского миро­воззрения, внешне противопоставившего материальное и духовное; оно и привело психологию к кризису. Поэтому раскрытие единства и взаи-, мопроникновения психики и деятельности (поведения) — это ключевая позиция, с которой должна была начаться перестройка традиционной психологии, созданной «обособителями» психического.

Основы новой трактовки этой центральной проблемы закладываются советской психологией в учении о   раз в и т и и   психики, превра­щающем последнее в существенную составную часть общего эволю­ционного процесса. В процессеэволюции п с и х о ф и з и ч е с к и е функции, начиная от элементарной чувствительности и кон­чая более сложными психическими процессами, так же как и психиче­ские свойства индивидов, формируются и развиваются внутриконкретныхформповедения и в зависимости от них:возникая из потребностейповедения,новые формы психики в свою очередь обусловливают новые формыповедения. Таким образом психические компоненты включаются в эволюцию форм поведения. Раскрытие таким обра­зом единства и взаимозависимости развития психики и форм пове­дения открывает путь для построения общей теории, которая выявляет определяющую роль образажизни в развитии психики.

Согласно очень распространенной в последнее время точке зрения, материалистическое решение вопросао развитии психики усматривается в том, что различным срезам в развитии нервной системы соотносят соответствующие им срезы в  развитии психики. Такие психофизические корреляции приводят в психофизической проблеме к параллелизму, а в трактовке эволюции — к подмене генетического подхода сравнительным. Вычленяя, с одной стороны, строение нервной системы, и с другой — психические функции, устанавливают между ними одностороннюю за­висимость. Между тем развитие осуществляется лишь в результате единства и взаимозависимости строения и  функций — на основе веду­щей 'роли образа жизни, контролирующего развитие как строения орга­низмов, в частности их нервной системы, так и их функций, в том чис­ле психофизических. Поэтому, когда исходят из односторонней зависимости функций, в частности психофизических, от  строения, неизбежно генетическийподход подменяется сравнительным, который ограничивается сопоставлением статически взятых срезов на разных уровнях развития нервной системы и психики вне самого процесса развития; подлинно 'генетическое дарвиновское учение о биологической эволюции подменяется в таком случае сравнительной (а не под­линно генетической) морфологией, над которой  надстраивается срав­нительнаяфизиологияи может быть надстроена только срав­нительная (а опять-таки не генетическая)  психология.

В действительности нервная система и мозг развиваются не сами по себе, а как зависимая составная часть развития организмов. Это же последнее совершается в контролируемом естественным отбором про­цессе приспособления к среде, осуществляющемся посредством соот­ветствующих форм поведения. Формы же поведения животных вклю­чают психические функции как существенные компоненты. Поэтому эволюция психики является существенной составной частью общего эволюционного процесса'. Не только развитие психики не может быть понято иначе, как на основе общего процесса биологической эволюции, но и обратно: нельзя дать подлинно генетическую — а не сравнительную лишь — трактовку эволюционного процесса, не включив в него в каче­стве существенной составной части развития психики. Недаром Дарвин, рассматривавший эволюционный процесс в целом, уделял такое боль­шое внимание психике. И недаром Северцев,  строивший подлинно ге­нетическую, а не сравнительную лишь морфологию, свою работу, по­священную общему учению об эволюции, озаглавил «Эволюция и пси­хика». Так ставился для него вопрос. Так ставится он и для нас, для разрабатываемой советской 'психологией теории развития психики. В своем учении о развитии психики советская психология продолжает дело Дарвина и Северцева.

В учении о развитии, разрабатываемом сейчас советской психоло­гией, вскрывается определяющая роль образа жизни в развитии психики и выявляется, что, как было сказано выше, психофизические функции и психические процессы формируются и развиваются внутри конкрет­ных форм поведения и в зависимости от них; возникая в процессе эволюции из потребностей поведения, новые формы психики в свою очередь обусловливают новые формы поведения ¹.

Говоря о достижениях советской психологии в этом направлении, необходимо наряду с ее достижениями в области теории отметить осо­бо большую, ценную, привлекшую к себе внимание и за рубежом рабо­ту советских зоопсихологов — Боровского, Ладыгиной-Котс, а также Войтониса, Рогинского и др.— в плане конкретных исследований. Про­должая дело основоположника зоопсихологии в России Вагнера, они обогатили зоопсихологию  ценнейшими новыми фактическими данными.

Намеченное советскими психологами учение о развитии психики в процессе эволюции создает естественно-научные предпосылки для пси­хологического учения об историческом развитии человеческого созна­ния — учения, исходящего из основных положений, сформулированных классиками марксизма-ленинизма и гласящих: «каков образ жизни людей,— таков образ их мыслей» (Сталин).

Первые основы подлинно научной исторической психологии заложе-ны Марксом еще в ранних его работах. В «Подготовительных работах для «Святого семейства» Маркс писал: «только благодаря (предметно) объективно развернутому богатству человеческой сущности получается богатство субъективной человеческойчувственности, получается музыкальное ухо, глаз, умеющий понимать красоту форм, — словом, отчасти впервые порождаются,   отчасти  развиваются  человеческие,  способные наслаждаться чувства, чувства, которые утверждаются как человеческие существенные силы. Не только обычные пять чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), одним словом, человеческоечувство, человечность органов чувств, возникают только благодаря бытию ихпредмета, благодаря очеловеченной приро­де. Образование пяти чувств, это — продукт всей всемирной истории»².Порождение (в ходе исторического развития, на основе развития обще­ственной практики) техники, науки а искусства — вообще,    различных областей культуры, с одной стороны, и с другой — технических с п о-собностей  и  интересов, эстетических чувств, научного 

м ы ш ления — вообще различных способностей    человека — это    две стороны единого процесса, в котором Причина и следствие непрерывно меняются местами. Это положение по существу является    конкретиза­цией принципа психофизического единства диалектического материали­зма применительно к историческому развитию человеческого   сознания. В процессе созидания   материальной и духовной   культуры   духовные способности человека и его сознание не только проявляются, но и формируются. Необходимые для создания и развития человече­ской культуры высшие формы человеческого    сознания в процессе ее созидания и формировались; будучи предпосылкой специфически человеческих форм трудовой деятельности, сознание    является   и    ее продуктом.

Обширный конкретный материал по истории человеческого сознания,
характеризующий качественное своеобразие ее ранних ступеней, нако­пили этнографические исследования (в том числе и неутомимого рус­ского путешественника Миклухи-Маклая). Особенное значение для вос­становления предшествующей истории развития сознания и установле­ния его стадиальности имеют данные по палеонтологии и вообще истории языка. Потебня первый сделал замечательную попытку наметить на
материале истории славянских языков развитие форм мышления и со­знания. Затем Марр на новой марксистской методологической основе
попытался анализом единого языкового процесса, в частности палеонто­логии речи, установить стадиальность исторического развития форм
сознания. Существеннейшее значение вообще и в частности для психо­логии имеет раскрытие изменяющихся в процессе исторического раз­вития взаимоотношений общественного и индивидуального сознания.
Этот план исторической психологии для психологии марксистской
имеет особое значение. Однако до сих пор эта область психологии в
марксистском духе еще мало разработана. Здесь работу лишь пред­стоит еще развернуть.        

Иначе обстоит дело с психическим развитием индивида, которое является предметом интенсивного изучения. В центре нового уче­ния о путях развития личности и формирования ее психических свойств — положение о «кольцевой»зависимости меж­ду психическимисвойствамичеловека и его дея­тельностью: в деятельности человека — в учении и труде — его психические свойства на основе наследственных задатков как предпосы­лок, обусловливающих, но не предопределяющих его развитие, не только проявляются, но и формируются. Это положение от­носится как к способностям, так и к характерологическим свойствам. Способности человека в деятельности его не только проявляются как нечто неизменное, раз и навсегда данное, задатками предопределенное и лимитированное, но и формируются. Таков основной тезис того уче­ния о способностях, к которому сейчас приходит современная советская психология. Задатки — наследственные свойства периферического и центрального нервного аппарата — являются, конечно, существенными предпосылками способностей человека, но они все же лишь о б у с-ловливают их,но не предопределяют. Между задатками и способностями — еще очень большая дистанция: между одними и дру­гими — весь путь развития личности. Задатки — лишь предпосылки развития способностей. Развиваясь из задатков, способности являются все же функцией не задатков самих по себе, а развития индивида, в которое задатки входят как предпосылка, как исходный момент. За­датки многозначны; они могут развиваться в различных направлениях. Будучи предпосылкой успешного хода деятельности человека, его спо­собности, обусловленные задатками, вместе с тем являются в той или иной мере и продуктом его деятельности.

Эта кольцеваявзаимозависимостьспособно­стей человекаи егодеятельности опосредована взаимоза­висимостью между способностями, их развитием и умениями, которыми человек овладевает в процессе деятельности.

Это положение можно продемонстрировать на примере музыкаль­ных способностей. Н. А. Римский-Корсаков в своей автобиографии пи­сал, что вскоре после «Псковитянки» отсутствие гармонической и контрапунктической техники, т. е. технических средств композиторской деятельности, приостановив эту последнюю, вызвало временное оскуде­ние его «сочинительской» фантазии; затем овладение новыми техниче­скими средствами, открыв снова пути для композиторской деятельно­сти, привели к возрождению его фантазии. А экспериментальное иссле­дование (Теплова, Кауфмана) показало, что и наиболее устойчивая, органически обусловленная составная часть музыкальных способно­стей — чувственная основа музыкального слуха, в частности восприятие высотных разностей,— как по своему типу, так и в отношении порогов чувствительности обусловлена деятельностью человека и изменяется в процессе ее.

Мы непрерывно наблюдаем в жизни, вокруг нас, где повседневно на работе — в учебе и труде — формируются и отрабатываются способ­ности людей, подтверждение этого общего положения, согласно кото­рому способности людей не только проявляются, но и формируются в их деятельности. Об этом свидетельствует беспрерывный подъем на самые вершины научного и художественного творчества все новых дарований из толщи рабочего класса, из народных масс прежде, в цар­ской России, угнетенных национальностей. Эти дарования глохли и гиб­ли, когда им не давали проявляться; свободно проявляясь, они сейчас широко и мощно развиваются. Это — факты, мимо которых подлинная наука никак не может пройти. Вызванные к жизни всем социально-экономическим строем Советского Союза факты изменения сознания людей и развития их способностей являются бьющим в глаза разитель­ным ответом советской действительности и советской науки на лже­научные фашистские измышления о «высших» и «низших» расах, о крови и расе как «решающих» факторах, предопределяющих возмож­ности индивида и его судьбы — их так называемые «антропологиче­ские», а в действительности зоологические, представления о человеке как экземпляре «высшей» или «низшей» породы. Этому их зоологическо­му «антропологизму» противостоит   сейчас наш подлинный   гуманизм.

Положение, сформулированное нами в отношении способностей, мы можем обобщить. Оно распространяется и на характерологические свойства, которые также не только проявляются в поступках людей, но в них и формируются. Дисциплинированный человек обычно поступает дисциплинированно. Но как он становится дисциплинированным? Толь­ко подчиняя все свое поведение неуклонной дисциплине.

К кольцевой зависимости между поступками и характерологически­ми свойствами людей надо еще присоединить кольцевуюзави­симостьмеждужизненнымиобстоятельствами, обусловливающими поступки людей, и поступками, которыми люди изменяют обстоятельства своей жизни. Собственные поступки людей непрерывно порождают и изменяют, переходя в них, обстоятельства жизненного пути людей.

В нашей советской стране формирование и изменение сознания лю­дей так именно и совершаются — включением их в реальное обще­ственное дело. Не до построения социалистического общества, как того хотели социалисты-утописты, просветители-идеалисты, должны быть воспитаны люди,— по своим внутренним качествам отвечающие условиям и требованиям социалистического общества, в самом процессе его по­строения, включаясь в него, они и формируются, и только, так они и могут сформироваться. Когда мы говорим о «кольцевой» зависимости между характером человека и его поведением, его делами и поступ­ками — в противовес тем, которые, согласно общепринятым в тради­ционной психологии взглядам, видят лишь одностороннюю зависимость поступков, поведения от свойств характера,— мы лишь переводим на язык специальных формул ту фундаментальную истину, о которой по­вседневно свидетельствует советская действительность, где так имен­но — в самом процессе строительства социалистического общества и в борьбе за целостность и развитие социалистического государства — под руководством товарища Сталина воспитываются и формируются миллионы советских людей.

За кольцевой взаимозависимостью между характером и поведе­нием вскрывается далее кольцеваявзаимозависимость междухарактерологическим и свойствами и моти­вами поведения. Каждый действенный мотив поведения, кото­рый приобретает устойчивость,— это в потенции будущаячерта характера в ее генезисе, и черта характера — это сгусток мо­тивов, который, раз за разом реализуясь в поступках человека, оседая в нем, переходит в личностное свойство. Именно через мотив и в мо­тиве открывается путь для подлинно действенного формирования ха­рактера. Это же положение о взаимозависимости мотивов поведения и свойств характера открывает также путь для освежения и некото­рого движения в приобревшем явно застойные формы обычном учении о характере, замыкающемся по преимуществу в достаточно произволь­ных классификациях, не опирающихся на какую бы то ни было попыт­ку вскрыть пути формирования характера в его исходных закономер­ностях.

В открывающемся таким образом понимании развития способностей и формирования характерологических свойств человека в корне, в самой своей основе преодолевается представление о фаталистической пред­определенности судьбы людей наследственностью и какой-то будто бы неизменной средой: в конкретной деятельности, в труде, в процессе общественной практики у взрослых, в ходе воспитания и обучения у детей психические свойства людей не только проявляются, но и формируются. В новом свете выступает, таким образом, карди­нальная проблема развития и формирования личности, ее психических свойств и особенностей: в деятельности человека, в его делах — прак­тических и теоретических — психическое, духовное развитие личности не только проявляется, но  и  совершается.

Таким образом в процессе развития повсюду вскрывается единство психики и поведения. Оно выступает здесь в виде кольцевой зависи­мости между ними и выражает их взаимообусловленность как звеньев единого процесса, в котором причина и следствие непрерывно меняются местами. Для преодоления «обособления» психического существен­но, однако, не ограничиваясь этим, вскрыть единство в самом строении психики и деятельности человека.

*

Преодолеть «обособление» психического — это значит в конечном счете разрешить психофизическую проблему (т. е. вопрос о взаимоот­ношении психического и физического) в духе единства в его диалектико-материалистическом понимании. Осуществление психофизического единства в практике конкретного исследования должно выразиться, прежде всего, в построении подлинно единого психофизического ис­следования: Это — по существу, та самая проблема, которую так остро ставил и воспринимал И. П. Павлов, когда он считал необходимым объединить психические данные и физиологические, «наложив» первые на вторые, и видел в этом одну из важнейших задач современной науки. Речь при этом идет, конечно, не о том, чтобы, наложив, механи­чески свести психическое к физическому или физиологическому,— речь идет о том, чтобы объединить их в едином, хотя и многоплановом, кон­тексте, адекватно соотнеся психические и физические данные внутри него.

Замысел такого построения исследования, при котором в ходе еди­ного исследования, при разрешении  е д и н о й  проблемы оно перено­силось бы то по преимуществу в физиологический, то в психологиче­ский план, никогда невырываяпсихологических и фи­зиологическихданных из их соотнесенности друг  с другом, не «обособляя» их, вырисовывался, повидимому, уже перед умственным взором И. М. Сеченова. Для преодоления «обособления» психического и осуществления принципа психофизического единства не на словах только, а на деле, необходимо построение такого именно исследования.

В настоящее время, как нам представляется, наметились конкрет­ные пути для реализации этих установок в исследованиях советских психологов и физиологов, прежде всего в исследованиях, посвященных психофизиологии движений и проведенных частично в дни Великой отечественной войны, в связи с изысканием наилучших методов вос­становления двигательных функций раненой руки. Не так давно эти исследования докладывались на конференции, на которой психологи и физиологии объединились в общей работе. Характерной особенностью этих исследований является то, что, проводя их, психолог оказывается по естественной логике вещей одновременно физиологом, а физиолог не может по самой, постановке своей проблемы не учесть психологиче­ских данных.

Разработка учения о движении в плане единого, подлинно психофи­зического исследования имеет как практическое, так и теоретическое значение и является определенным шагом к конкретному преодолению «обособления» психического.

Если, с одной стороны, проблема афферентации, т. е. роли ощуще­ний в управлении движением, преобразует трактовку этого последнего, то с другой стороны, это включение ощущений в контекст движения, действия или деятельности, выявляя существенную их функцию, откры­вает путь для преобразования «классической», т. е. традиционной, трак­товки психофизиологии ощущений, не свободной от некоторого влияния феноменалистических кантианских идей, и для разработки ее в новом направлении, отвечающем основным ленинским установкам в отноше­нии трактовки ощущений.

Сенсорные данные ощущений физиологией чувств рассматриваются лишь в соотношении орган — раздражитель как индикатор состояния органа под воздействием раздражения. В действительности же они включены в другой, более сложный контекст, поскольку эти сенсорные данные ощущений обычно имеют для человека определенное значение как показатели условий тех задач, которые разрешает дея­тельность, и именно в силу этого своего значения они, афферентируя движения, и выполняют свою регулирующую функцию. Этот капиталь­ный факт определяет контекст подлинно психофизического исследова­ния, внутри которого должны быть соотнесены и объединены физиоло­гические и психологические данные. Действенность этого факта про­является в том, что пороги чувствительности, как обнаружилось в эксперименте, не могут быть однозначно определены физической интен­сивностью раздражителя. Порогичувствительности суще­ственносдвигаютсяв.зависимости от отношения человека к той задаче,которую он разрешает, дифференцируяте илииныечувственныеданные. Раздражитель физически одной и той же интенсивности может ока­заться и ниже и выше порога чувствительности и таким образом быть или не быть замеченным в зависимости от того, какоезначение он приобретает длячеловека — проявляется ли он, как без­различный для данного индивида момент его окружения или становит­ся имеющим определенное значение показателем существенных условий его деятельности. Поэтому для того, чтобы исследование чувствительности дало практически значимые выводы, оно должно не замыкаться в рамках одной лишь физиологии, а включить и данные психические, объединяя их в едином контексте и в тех именно соотно­шениях, в которых они выступают в действительности.

Говоря о достижениях советской  психологии и психофизиологии, никак нельзя ограничиться этими, теоретическими положениями и не указать да те конкретные исследования, которыми советская психофи­зиология так богата. При этом нельзя не отметить также, что эти очень многообразные психофизиологические исследования, особенно наиболее ценные из них, имеют одну центральную тему и общую, как бы гене­ральную линию. Можно прямо сказать, что в то время, как установле­ние порогов чувствительности было первым делом, с которого на­чала свою работу психофизика за рубежом, выявление их подвижности, изменяемости, борьба за раздвижениеграницсенсор­ного познаниячеловека являются основным делом современ­ной советской физиологии. Это ее центральная тема и генеральная линия большинства наиболее ценных из многообразных современных советских психофизиологических исследований. Они в разных планах показали изменчивость порогов в зависимости от разных условий (ра­боты С. В. Кравкова и его многочисленных сотрудников, А. И. Бого­словского, А. О. Долина, К. X. Кекчеева, группы сотрудников Инсти­тута мозга имени Бехтерева под руководством В. Г. Ананьева и др.).

Плодотворность психологического исследования с новых позиций советской психологии сказывается не только на изучении ощущения и движения,— она проявляется во всех областях психологии, выражаясь, быть может особенно наглядно, в преобразовании самых, казалось бы, отстоявшихся, «классических» разделов традиционной психологии. Ха­рактер течения всех психических процессов существенно зависит от характера деятельности, в которую они включены.

Это положение очень показательно продемонстрировано в опытах (А. А. Смирнова и П. В. Зинченко), посвященных изучению так назы­ваемого непроизвольного и произвольного (т. е. преднамеренного) за­поминания. Опыты показали, что в зависимости от характера и психологического строения деятельности, в которую включен процесс непро­извольного запоминания, он, вопреки общепринятым в традиционной психологии представлениям, может оказаться более эффективным, чем произвольное, преднамеренное запоминание.

Экспериментальные данные свидетельствуют, что при какой-либо деятельности, не направленной специально на запоминание, материал, не включенный в задачу данной деятельности, не составляющий ее це­ли, запоминается хуже, чем если бы перед индивидом стояла специаль­ная задача его запомнить. Но, если по самому смыслу деятельности она сосредоточена на оперировании именно данным материалом, то этот материал, несмотря на отсутствие специальной цели его запечатлеть, запоминается при таких условиях лучше, чем когда цель субъекта сдвинута с самого материала и с работы над ним на специальную задачу его запомнить.

О том же по существу свидетельствует и следующий факт (из опы­тов
А. А. Смирнова): составление плана подлежащего запоминанию материала; существенно способствует запоминанию последнего, но при этом сам план сплошь и рядом не запоминается: в памяти остается тот материал, на котором была сосредоточена работа, которым опери­ровал испытуемый при составлении плана. Таким образом лучше запеча­тлевается в памяти то, на что направлена наша деятельность; сделать нечто предметом активного своего отношения существеннее для того, чтобы его запомнить, чем наказывать себе: смотри, не забудь этого, это тебе надо запомнить. Сколько, в самом деле, вещей, которые мы наказываем себе не забыть, мы все же забываем, и сколько других, которые без всякого наказа сами собой врезаются в нашу память так, что мы не можем их забыть, даже если бы хотели забыть.

Это положение в теоретическом плане подтверждает научную плодо­творность новых теоретических позиций современной советской психо­логии. Оно значимо вместе с тем и практически, открывая пути для более эффективной организации запоминания.

Включение в. деятельность определенного психологического строения оказывается плодотворным для всех психических процессов (в част­ности этот подход, как нам представляется, выводит из тупика, в ко­торый оно зашло, учение о внимании). Не задерживаясь на анализе от­дельных из них, мы сразу восходим к самому сложному, вершинному образованию — к сознанию.

Сознание — это не то же, что и психика, не просто совокупность
психических процессов и не вместилище, как бы идеальное простран­ство, в котором они протекают. Это особое образование, сформировав­шееся в ходе общественно-исторического развития на основе труда как
специфического вида человеческой деятельности,— специфическая фор­ма психики человека: как общественного существа. Новое понятие со­знания — важнейшее для психологии — складывается веками и знаме­нует эпохи в истории мысли. Новые этапы в его философском оформ­лении связаны с именами таких мыслителей, как Аристотель, Декарт,
классики марксизма-ленинизма. Разработка на основе учения класси­ков марксизма-ленинизма нового философско-психологического учения
о сознании является важнейшим делом современной советской психо­логии. Оно в значительной мере является еще задачей дальнейших
работ. Здесь можно наметить — неизбежно грубо и схематично — лишь
некоторые из важнейших его черт.               

1. Сознание — это первично не смотрение внутрь (интроспекция) на ощущения, представления, а смотрение ими или посредством них на мир, на предметное бытие. Сознание — это осознание бытия. «Сознание никогда    не   может    быть чем-либо иным, как сознанным бытиём...»³

Обращение сознания с мира, познаваемого в ощущениях, представле­ниях и т. д., на них самих — это вторичная установка, возможная лишь как нечто производное на основе первичной установки — сознания как осознания мира. Человек познает и самого себя лишь опосредствован­но, отраженно — через других, через свое отношение к ним и их к не­му. Не сознание рождается из самосознания, а самосознание возникает из сознания мира, других людей. Наши собственные переживания, как бы непосредственно они ни переживались, познаются и осознаются лишь опосредствованно, через их отношение к объекту. Осознание пе­реживания — это, таким образом, всегда и неизбежно не замыка­ние его во внутреннем ми ре, а соотнесение его с внешним    миром.

Сознание — по самому существу своему общественное образование. Оно возникает и развивается как историческое образование, на основе общественной трудовой человеческой деятельности, в неразрывной связи с развитием речи, языка. Сознание связано со словом, с речью, с языком как формой сознания.

Формула Маркса, объединяющая сознание с языком как практиче­ским сознанием, реальным для другого и тем самым для меня самого, выражает общность не только их происхождения, но и строения: со­знание, как и язык,— семантическое (смысловое) образование.

С о з н а н и е, теоретическое сознание, человека  в  его специфи­ческом отличии от психики вообще — это облеченный в  форму слов а, т. е. имеющий то же строение, что и речь, опосредство­ванныйобщественнымиотношениямипознаватель­ный снаряд,включенныйв бытие и обращенный на него. Из бытия черпает сознание свое содержание и к нему относит его как к независимому от него предмету. Содержание последнего бесконечно превосходит то, что от него представлено в сознании. Зна­чение того, что представлено (репрезентировано) в сознании, опреде­ляется его отношением к выходящему за его пределы, им обозначае­мому содержанию независимого от него бытия.

2. Реальное сознание человека — это не только теоретическое, это первично практическое сознание. Оно — не только отображение, рефлексия бытия, но и практическое о т ношение к нему дан­ного индивида. Сознание человек включает поэтому не только знание, но и переживание  того, что в мире значим о для человека в силу отношения к его потребностям, интересам и т. д. Отсюда в. психи­ке динамические тенденции и силы; отсюда действенность и избира­тельность, в силу которой сознание — это не только отражение, но и отношение, не только познание, но и оценка, утверждение и отри­цание, стремление и отвержение. Действительное сознание как нельзя менее походит на пустую абстракцию «чистого» сознания идеалистов, являющегося лишь гипостазированием абстрактно взятой функции познания.

Переживание обусловлено реальными жизненными отношениями, в которые включена жизнь индивида, реальным контекстом его жизни и деятельности. Говоря о том, что «Сознание человека никогда не может быть чем-либо иным, как сознанным бытием», Маркс продолжает: «а бытие людей есть реальный процесс их жизни»⁴. Всякое пережива­ние, всякое явление сознания — это свидетельство и показание не только о бытии, являющемся его объектом, но и о самом субъекте: сознание от­ражает бытие объекта и выражает жизньсубъектав его отно­шении к объекту. Как такое показание  о  жизни субъекта и должно быть раскрыто переживание субъекта подлинным психологическим познанием. Для этого необходимо расшифровать его содержание и внутренний смысл, исходя из контекста реальной жизни и деятельности, которым переживание субъекта определяется. Именно такое изучение сознания,  раскрывающее смысл его показаний в контексте мотивов и целей, как  свидетельство  о  жизни субъекта составляет преимущественную, наиболееспецифическуюзадачу собственно психологического изучения  сознания.

Показания сознания, «непосредственные данные» переживания под­лежат — в целях подлинного их познания — такому же истолкованию, как текст речи. Чтобы понять речь (не как предмет грамматических упражнений, а как жизненный факт в подлинном его значении), понять говорящего, а не только формальный текст его речи, надо за текстом расшифровать его «подтекст», выявив не только то, что человек фор­мально сказал, а то, что он хотел или имел в виду сказать, т. е. мотив и цель речи, определяющие ее внутренний смысл. Так обычно и делают в жизни, когда бывает нужно расшифровать смысл речи, будь то дип­ломатический документ или любое высказывание человека, имеющее жизненно важное для нас значение. Эта расшифровка и понимание до­стигаются истолкованием сказанного, основанном на соотнесении его с реальным контекстом жизненной ситуации. Так же мы истолковываем подлинный внутренний смысл человеческих переживаний, в жизни. Он определяется из контекста жизни и деятельности, реальных дел и по­ступков и выявляется в личностном контексте мотивов и целей челове­ка. Так же, кстати, поступает и психолог-практик, например актер, режиссер, в своей профессиональной деятельности. Имея в качестве исходного документа текст высказываний действующего лица, в кото­ром герой выражает свои мысли и чувства, переживания и намерения, режиссер, как это практиковал К.. С. Станиславский, составляет под­текст к его репликам, раскрывающий» внутреннее смысловое содержание его высказываний, скрытое за внешней формулировкой. Подтекст, даю­щий актеру необходимое ему понимание психологии действующего ли­ца, его мотивов и целей, отношения к жизни, определяет основной, внутренний стержень его личности из соотношения содержания выска­занных мыслей и чувств действующего лица с реальной жизненной си­туацией, в которой он находится, с совокупностью жизненных отноше­ний, в которые он своими делами и поступками включается. Жизнен­но значимоепознание психологии людей в их слож­ных, целостныхпроявлениях, в жизненнозначимых их  переживаниях и поступкахпостигаетсялишь из контекста их жизни и   деятельности.

Подлинное понимание психических фактов требует, таким образом,, не их «обособления» от материального жизненного контекста, а вклю­чения в него, потому что этот реальный контекст жизни и деятельности людей в действительности и эти психические факты определяет и  всебя включает: бытие людей, реальный процесс их жизни определяет их сознание; образ жизни людей — образ их мыслей и чувств.

Такое понимание психики людей имеет и существенное практиче­ское значение, в частности там, где речь идет о формировании созна­ния. Самое положительное в педагогической системе нашего советского педагога Макаренко в том именно я заключается, что он понял указан­ное соотношение и сделал его основным стержнем своей практической педагогической работы. В противоположность механистической педаго­гике поведения, вырабатывающей лишь внешние формы поведения и пренебрегающей его внутренним сознательным содержанием, Макаренко ставил себе целью формировать сознание детей, но, в отличие от «чистой» педагогики сознания, пытающейся формировать сознание подрастающих путем отвлеченных наставлений и убеждений обособленно от организации их образа жизни, независимо от реальных жизненных отношений, в которые они включаются, он делал это на основе форми­рования у детей определенных жизненных отношений, складывающихся в их реальном поведении, в делах и поступках членов детского кол­лектива.

При этом образ мыслей и чувств и образ жизни — это не два внеш­них образования, которые взаимодействуют извне — первый включается во второй. В самом деле, образ жизни — это прежде всего образ дей­ствий, но действие, так называемое произвольное действие человека, включает, как мы покажем еще подробнее, осознан и е цели, которая им осуществляется, учет — восприятие и  осмышление — усло­вий, в которых она должна быть осуществлена, мотив, т. е. пере­живание чего-то значимого, которое побуждает к этому действию. Так что образ жизни, или образ действий, человека внутри себя включает психологические компоненты. Значит, психическое в действи­тельности не обособляется, образуя замкнутый в себе мир, а является «элементом» в психофизическом контексте реальной жизни и деятель­ности человека.

Таким образом и сознание человека — это вершинное образование, которое больше, чемкакое-либо другое, использовалось «обособителями» для обособления психического от реального, материального бытия и противопоставления ему в, качестве обособленной идеальной сферы,— и оно фактически включено вконтекст реального материального бытия, в контекст жизни и деятельности человека: сознание — опосредствован­ный (Общественными отношениями познавательный снаряд, включенный в бытие, из него черпающий свое содержание и к нему его относящий; оно — свидетельство о жизни субъекта, которое определяется и рас­крывается из контекста его реальной жизни и деятельности.

Дальнейшая разработка этого учения о сознании — важнейшая зада­ча нашей психологии. Она неотрывно связана с разрабатываемым сей­час советской психологией учением о психологическом со­держании  и строении деятельности человека.

Так называемое произвольное действие человека — это осуществле­ние цели. Прежде чем действовать, надо осознать цель, для до­стижения которой действие предпринимается. Однако, как ни суще­ственна цель, одного осознания цели недостаточно.  Для того, чтобы ее осуществить, надо учесть условия, в которых действие должно совершиться. Соотношение цели и условий определяет задачу, которая должна быть разрешена действием. Сознательное человеческое дей­ствие — это более или  менее сознательное решение задачи. Но для совершения действия недостаточно и того, чтобы задача была субъек­том понята она должна быть им принята. А для этого необхо­димо, чтобы она нашла — непосредственно или опосредованно каким-то своим результатом: или стороной — отклик и источник в переживании субъекта.                    

Крупный психолог-практик, в профессиональную деятельность кото­рого входили организация действия (аценического) и формирование переживаний, К. С Станиславский на практике прекрасно постиг взаимосвязь и взаимопроникновениепереживания и  действия. Свое искусство он характеризовал как искусство пере­живания; переживания, а не представления, хотел он от актера, кото­рый должен подлинно жить на сцене. Но при этом первое требование, предъявляемое им актеру, который хочет быть верным жизни,— таково: хотите подлинного переживания, забудьте о переживании, оставьте в покое чувство,    обратитесь    к действию,— и переживание явится само собой — от чего-то предыдущего, что вызвало его»⁵. Переживание — это и предпосылка, т. е. источник, действия и резуль­тат его; оно естественно и закономерно возникает у человека «по ходу действия». Традиционная идеалистическая психология, расчленив­шая действие и переживание, лишив этим неизбежно подлинной жиз­ненности как одно, так и другое, не понимала этого. Практика же, хотя бы и сценическая, не могла не натолкнуться на их единство.

Переживание, являющееся источником) действия, побуждением к нему, выступает как его мотив. В качестве мотива, или побуждения к действию, всегда выступает переживание чего-то личностно значи­мого для индивида — в силу связи с его потребностями, установления­ми и т. д. При этом личностная значимость той или иной возможной цели для человека как существа общественного всегда опосредована общественной значимостью, так что каждое человеческое действие и самый мотив его, как правило, заключают всебе то или иное отноше­ние между личностно значимым для человека и общественно значимым. Осуществляющееся в действии отношение к тому, что значимо для индивида, является и мотивом — источником, порождающим его дей­ствие, и тем, что придает этому действию смысл для субъекта. Мотив заключает в себе отношение человека к задаче — к цели — и к об­стоятельствам, в которых перед индивидом встает задача и возникает действие. Это отношение составляет внутренний стержень действия, психологическое содержание которого включает также соотношение цели и средства, задач и способов их разрешения. Психологические компоненты таким образом не только представлены в начале и в конце действия в виде его мотива как источника действия и его цели, но и включаются в самое существо его. Человеческое действие, или посту­пок, не является таким образом лишь внешним актом, который извне должен  быть соотнесен с переживанием, с сознанием индивида. В дей­ствительности всякое человеческое действие, всякий его  поступок сам является уже единством  внешнего и вну­треннего. Будучи актом субъекта, выражающим его отношение к действительности, и способом его соотношения к ней, уже в себе включая в качестве компонента, в качестве мотива психологическое содержание — всю более или менее напряженную жизненность, а то и сосредоточенную страстность переживания, всю более или менее глубокую работу сознания, всякое действие являет собой психофизи­ческое единство, воочию представленное и осязаемо данное. Разделить в нем начисто психическое и физическое — значит вычленить из него. Две абстракции (в известных целях правомерные, поскольку физическое и психическое качественно отличны друг от друга), из которых никак, однако, простым наложением их друг на друга не воссоздать живого единства реального человеческого действия.

Умение раскрыть (внутреннее психологическое содержание поведения человека, его действий и поступков является, существеннейшим усло­вием всякого эффективного воздействия на; людей и всякой работы по их формированию и переделке. Для того, чтобы действенно включить человека в выполнение задач, ставящихся общественной жизнью, надо уметь нащупать ту мотивацию, которая способна побудить его к соот­ветствующим действиям, и, лишь опираясь наэту мотивацию, можно поднимать человека на разрешение все более высоких задач. С другой стороны,, не менее необходимо, опираясь на объективное содержание и 'Общественную значимость задач, вразрешение которых включается таким образом человек, суметь поднимать на все более высокий уровень мотивы, которыми он способен руководствоваться, формируя их через действия, порождаемые ими. Существует кольцевая взаимозависи­мость не толькомежду чертой характера и мотивом, но также и между мотивом и поступком. Когда колхозник делает значительный взнос в фонд обороны, то самое осознание того факта, что он внес свою лепту в общее дело, является мощным фактором для того, чтобы сделать для него это — общественное — дело его делом. Таким образом в результате поступка у человека создается то отношение к общественному делу, которое по своему содержанию должно было бы быть адекватным источником этого поступка, т. е. мотивом, или по­буждением, к нему. Так, в общественно-воспитательных целях при­ходится, опираясь на объективное общественное содержание задач, разрешаемых деятельностью людей, преобразовывать и формировать ее внутреннее содержание. В общественно-воспитательной работе, которая должнадовести государственные задачи до сознания каждого совет­ского человека и включить его вразрешение этих задач, в борьбу за общее дело, без зоркости или хотя бы зрячести в отношении к вну­треннему психологическому содержанию действий, поступков, поведе­ния людей   никак не обойтись.

У нас, где почти каждое государственное мероприятие, будь оно направлено на мобилизацию средств в фонд обороны страны или на что-либо другое, всегда получает наряду с непосредственным и воспи­тательное значение, умение вскрыть психологическое содержание по­ведения (с тем, чтобы, когда нужно, его преобразовать) приобретает особое значение.

Старая идеалистическая психология расчленила психику и деятель­ность. Психическое было заключено в будто бы замкнутый внутренний мир, обособленный от всего происходящего в реальном материальном мире, в том числе и отсобственной деятельности человека. Поведен­ческая психология объявила поведение, т. е. деятельность, предметом своего изучения. Но да деле, покорная тем традициям, против которых она как будто восстала, эта поведенческая психология, включая пове­дение в поле своего зрения, выключила из него психику, т. е. как раз то, что одно могло быть предметом ее изучения. Современная совет­ская психология, преодолевая «обособление» психического, в радикаль­ном отличии от механистического поведенчества, включает психическое в реальную жизнь и деятельность человека и, открывая таким обра­зом в. ней психологический план, делает именно психологиче­ское содержание действия предметом своего изучения. Однако, это психологическое содержание никак не может быть обособлено от самого действия, от реальной материальной деятельности и отнесено к совершающемуся — параллельно с действием — в будто бы замкнутом внутреннем мире психическому акту. Сделать это — значило бы вос­становить то «обособление» психического, которое завело в тупик идеалистическую психологию сознания и механистическую психологию поведения. Борьба за включение психологической проблематики дея­тельности в психологию— это прежде всего борьба за реализацию «е на словах лишь, а на деле, в практике исследования, в постановке проблем и их разрешении принципа психофизического единства.

Советская психология не ограничивает сферу своего ведения психи­ческими процессами, а включает в нее также деятельность человека, потому что не только внутренние психические процессы, но и любое реальное физическое действие человека, которым он изменяет мир, имеет свои мотивы, предполагает то или иное осознание цели, вклю­чает в себя отношение к разрешаемой задаче — словом, имеет психо­логическое содержание.

Сначала вообще психические процессы, порождение представлений, мыслей, чувств были непосредственно вплетены в процесс, внешней практической деятельности, и осознание выступало прежде всего как осознание целей, на которые эта практическая деятельность направ­ляется» Затем лишь из практической деятельности выделялась деятель­ность внутренняя, теоретическая. Она протекает в виде процессов,, которые строятся по той же модели, что и внешние действия, и пред­ставляют собой как бы «внутреннеедействие»: они тоже исходят из определенного мотива, направляются на осознанную цель, выражают определенное отношение субъекта к задаче, которая перед ним встает, и к обстоятельствам, в которых она возникает. Надстраиваясь над определимыми практическими действиями или поступками как актами внешнего поведения и вплетаясь в их цепь, они обычно не порывают более или менее отдаленной, более или менее непосред­ственной с ними связи. При этом само теоретическое сознание чело­века — не пассивное лишь созерцание, а действенное проникновение в предмет. Мы глубже всего познаем мир, изменяя его; глубже всего мы постигаем и природу человека, воздействуя на него. Человек и себя познает, выявляя себя в действии. Не только другие люди, но и он сам глубже всего познает себя на деле, выявляя себя в деяниях и поступках.

Внутренние и внешние действия человека неотрывны друг от друга, и сфера психологии распространяется и на эти последние, на практи­ческие действия и поступки, которыми человек перестраивает мир. И к этим делам причастна психология, потому что эти человеческие дела, которые исходят из человеческих мотивов, предполагают осозна­ние цели и включают определенное отношение к задачам, встающим перед человеком.

Борьба за включение психологической проблематики деятельности в сферу ведения психологии — это борьба не только за реализацию прин­ципа психофизического единства, но это вместе о тем и борьба за нечто совсем конкретное — за право и обязанность психологии принять участие в разрешении конкретных, актуальных практических задач. Мы, советские , психологи, строим сейчас психологию, самые теоретические принципиальные предпосылки которой дают ей возможность включиться в разрешение животрепещущих вопросов практической жизни.

На деле, в практике конкретного психологического исследования, осуществляя принциппсихофизическогоединства, совет­ская психология включает психическое в реальный контекст», жизни и деятельности человека. Тем самым она в то же время раскрывает в действиях и поступках, в деятельности человека «их психологическое содержание. В результате открывается возможность для радикальной общей переориентациипсихологии. Из науки, будто бы ограниченной самонаблюдением субъекта, занятого лишь самосозерца­нием, она превращается в науку, которая включается в изучение цело­го рядаживотрепещущихвопросовжизни и деятель­ностичеловека; из науки, обреченной на то, чтобы пытаться — тщетно — как-то приложить результаты анализа будто бы замкнутого в себе внутреннего мира сознания к практической деятельности, от ко­торой в своих исходных позициях она оторвалась, психология становит­ся наукой, органически  включающейся  в  практику, потому что даже в самых высоких своих обобщениях она исходит из нее.

В результате этой общей принципиальнойпереориенти­ровкинаша психология становится наукой, органическисвя­заннойс практикой. Переориентировка психологии на проблема­тику, значимую не только теоретически, но вместе с тем и практически, нашла свое выражение в годы Великой отечественной войны рядом конкретных работ, прежде всего по оборонной тематике.

Эта деятельность была развернута советскими психолога-ми, и в ча­стности сотрудниками Института психологии и кафедры психологии Московского университета, по трем основным направлениям.

Первый цикл  образуют работы,  центральное место в  которых занимают исследования по психофизиологии зрения и слуха, имеющие целью выявить пути повышения зрительной и слуховой чувствительности бойца в боевых условиях. За последнее время найдены способы ускоре­ния темповой адаптации глаза   и улучшения   ночного   зрения (проф. К. X. Кекчеев), разработаны методы борьбы с ослепляющим действием прожекторов и со снеговой ослепимостью (проф. С. В. Кравков), наме­чены пути сенсибилизации слуха, вскрыты причины наступающего при некоторых условиях резкого снижения слуховой и зрительной чувстви­тельности на постах противовоздушной обороны, что открыло возмож­ность значительного повышения эффективности   работы   наблюдателей ПВО.  Успешно разрабатывались приемы уточнения глазомерной оцен­ки расстояний, методы тренировки  в   различении   быстро  движущихся предметов, методика звукомаскировки и т. д. Практическая продуктив­ность этих исследований, несомненно, в значительной мере обусловлена тем, что они велись   в   плане   психофизиологическом,     а не в рамках одной лишь   физиологии   органов   чувств.   Особое   значение психологического или психофизиологического, а не только физиологиче­ского исследования для разрешения вопросов, связанных с требовани­ями практики, естественно,   обусловлено тем, что,   в отличие от чисто физиологического,  психологическое и подлинно    психофизиологическое исследование имеет   дело   не   только  с    раздражителем,   но   и  с  предметом, и не только с органом,    но    и    с    человеком. В боевой же, как и вообще  всякой   реальной   практической,   деятель­ности участвует не только орган сам по себе, а весь человек, и самая работа его органов чувств существенно зависит от общего    его психо­логического состояния и направленности, от отношения человека к тем практическим задачам, которые, дифференцируя те или иные чувствен­ные данные, он разрешает.

Второй цикл работ по оборонной тематике (Е. В. Гурьянов, Т. Г. Егоров и др.) был сосредоточен на вопросах военного обучения. Ряд работ проведен и проводится по обучению летчиков. В последнее время значительное внимание обращено на проблемы обучения ради­стов, возникающие, в частности, в связи с условиями их работы на кораблях Военно-Морского Флота.

Третий цикл образуют многочисленные работы, проводимые со­ветскими психологами (А. Р. Лурия, Б. Г. Ананьев, А. Н. Леонтьев, Г. С. Геллерштейн и др.) в области восстановления боеспособности вои­нов нашей Красной Армии и трудоспособности инвалидов Великой отече­ственной войны, в частности работы по восстановлению сенсорных и ин­теллектуальных функций речи и двигательных функций руки после ра­нений. В итоге намечены новые пути восстановления этих функций и выдвинут ряд существенных положений по психологическому обосно­ванию и практическому применению трудотерапии.

Все эти многообразные исследования велись в соответствии с общи­ми установками советской психологии так, что практические прило­жения и теоретические обобщения выступали как две стороны едино­го исследования, в котором изучение и воздействие сочетались друг с другом.

В дни Великой отечественной войны, когда весь советский народ сосредоточил все свои силы на  борьбе с фашистскими захватчиками, оборонной  тематике, естественно,  уделялось особое внимание. Она, од-нако, никак не охватывает, конечно, всего круга проблем практического характера, в разрешении которых психология может, а значит должна, принять участие. Уже в суровые военные годы советская психология уделяла внимание вопросам педагогической практики, ответственнейшим вопросам воспитания и обучения советских детей — будущих граждан нашей Родины, и даже таким вопросам, как деятельность работников искусства — актеров, режиссеров и т. д. В дальнейшем все большее ме­сто должны будут занимать вопросы, связанные с различными сторо­нами мирного строительства — хозяйственного и культурного, которое после победного окончания Великой отечественной войны приобретет на нашей Родине исключительный размах и потребует особенно тща­тельного учета также психологического фактора. Во всех отраслях че­ловеческой деятельности открывается психологическая тематика, и, раз­рабатывая ее,  психология связывается со всеми областями практики.

Так, на основе преодоления «обособления» психологического осу­ществляется в отношении нашей психологии «одействотворение» науки, за которое ратовал А. И. Герцен.

Сохраняя преемственную связь с лучшими традициями отечествен­ной и мировой науки, советская психология становится пoотношению к традиционной психологии, порожденной «обособителями психическо­го», в известном смысле новой наукой.

Говоря об этом, нужно, однако, ясно осознать, что новые уста­новки советской психологии означают не только успехи проделанной ра­боты; они в еще большей мере обозначают новые задачи, которые по­требуют от советских психологов еще большей, упорной и напряженной
работы.

¹ Абрис такого учения о развитии психики мы попытались наметить, опираясь на ряд советских исследований, во второй части наших «Основ общей психоло­гии».

²Маркс   и   Энгельс,   Соч.,   т.   III, 1929, стр.   627.

^3,4 Маркс  и   Энгельс,  Соч., т.  IV, стр.   16.

5 К. С.  Станиславский,   Работа   актера   над   собой,   стр.   85—86,   282— 235,   368.